Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]
Шикарная дама, конечно же, не ожидала подобного сюрприза. Поднос опрокинулся ей в лицо и на грудь: и борщ, и котлеты с макаронами, и три компота. Не говоря уже о винегрете с селедкой.
— Вот это по–нашему! — раскатисто захохотал Порфирий Дормидонтович. — По–писательски!
Дама секунду стояла вся ошеломлённая.
— Да… вы что? — наконец обрела она дар речи.
— А что такое? — спрашиваю я с простодушным выражением лица.
Мало того, что шикарная дама была вся красная от борща, она ещё и от злости побагровела.
— Сволочь! — кричит. — Подонок! Негодяй!
— Послушайте, дама, — сказал я негромко и спокойно, как и подобает интеллигентному человеку в такой ситуации. — Вы же не меня оскорбляете своими грязными ругательствами. Вы себя — поймите! — себя оскорбляете. Своё человеческое достоинство. Мне стыдно за вас.
И я гордо — гордо! — вышел на улицу.
А на улице стояла глубокая осень. Светило, но не грело солнце. Деревья были одеты в багряные наряды. Короче: унылая пора — очей очарованье…
Вслед за мной вышел Порфирий Дормидонтович.
— Валерий Михалыч, — опустил он на мои плечи свои натруженные писательские руки. — Вы знаете, я думал, что русская культура умерла, но, глядя на вас, я понял — это не так.
И великий писатель троекратно поцеловал меня в губы.
9. Как я познакомился с принцессой Мвангой
Однажды, зайдя в гости к Порфирию Дормидонтовичу, чтобы выпить водки и поиграть в карты, я застал у него негритянку с вывернутыми губами.
— Знакомьтесь, Валерий Михалыч, — сказал Шишигин. — Мванга, принцесса княжества Гамбия… А это, — показал он на меня, — молодой начинающий писатель.
— Пухленький, — хихикнула Мванга, ущипнув меня за щеку. Глаза её заблестели.
Мне это крайне не понравилось. Крайне.
— Хочу свежей печёночки, — капризно заявила принцесса.
— Где ж я тебе вот так, с ходу, печёнку возьму? — удивился Порфирий Дормидонтович.
— У него вырежь! — потребовала Мванга, жеманно указав на меня чёрным мизинцем.
— Послушайте–ка, дамочка, — сказал я с раздражением, — оставьте свои африканские замашки при себе. Ясно вам?
— Валерий Михалыч, — тут же бросился Шишигин на защиту своей жены. — Вы её не так поняли. Марфа кончила Сорбонну, а потом ещё и Гарвард.
— Я не знаю, где она там кончала, — сказал я, — но для меня чёрномазый — это прежде всего людоед! Как в прямом, так и в переносном смысле.
— Вы расист! — закричал Порфирий Дормидонтович. — Валерий Михалыч, вы расист!
— Да, я расист! — ответил я с гордостью. — А ваша жена — людоедка!
— Да как вы… — задохнулся Шишигин от возмущения.
— Порфи–и–ша, — зычно прикрикнула на него принцесса Мванга. — оставь–ка свои российские замашки при себе, как говорит наш начинающий писатель. Да, я людоедка! И не вижу в этом ничего плохого. У меня и папа — людоед; и мама — людоедка. Кстати говоря, жена вашего Пушкина тоже была людоедкой.
— Наталья Николаевна — людоедка?! — ахнули мы с Шишигиным в один голос.
— Вы ленивы и нелюбопытны, — презрительно усмехнулась Мванга, — и не знаете собственной истории. Я вам сейчас та–а–кое порасскажу.
И она нам та–а–кое порассказала:
10. Как Наталья Николаевна съела поэта Пушкина
Мало кто знает, что жена поэта Пушкина, Наталья Николаевна Гончарова, была самой настоящей людоедкой. Из–за неё у Пушкина постоянно происходили неприятности. Приедет, бывало, великий поэт в Михайловское, стихи пописать. Вдруг стук в дверь.
Входит управляющий и у порога мнётся.
— Ну что там ещё? — с досадой поворачивается от стола Пушкин.
— Так что, барин, жена, значит, ваша намедни двух мужиков съела.
— Каких ещё мужиков? — морщится Пушкин, слыша неправильную русскую речь.
— Прохора, пастуха, стало быть. И Егора Трофимова, он в кузне работал.
А тут и сама Наталья Николаевна этаким пушистым котёнком ластится.
— Сашенька, Сашенька, не дашь ли денег на булавки?
— Ты вот что, Наталья, — строго говорит ей Александр Сергеевич, — ты кончай такими делами заниматься. Мы всё–таки не в Африке живем, а в Михайловском. А если до государя дойдёт?.. Тогда что?..
— О чём это ты, дорогой? — дурочкой прикидывается Наталья Николаевна.
— Ты дурочкой не прикидывайся. Только что управляющий приходил. Опять ты двух мужиков съела. Ты же в прошлый раз мне слово давала, что с этим навсегда покончено!
— Ну а если мне кушать хочется, — капризничает Наталья Николаевна.
— Мне, может, тоже кое–чего хочется, — отвечает Пушкин. — Но я себя сдерживаю. И ты изволь себя сдерживать!
— Хорошо, Александр Сергеевич, — зловеще так говорит Наталья Николаевна. — Хорошо.
И молча — за дверь.
А на другой день — где Александр Сергеевич? Нет Александра Сергеевича.
Искали–искали… В пруду багром шарили. Лягушки — есть. Раки — есть. Великого русского поэта — нет.
Съела.
Это уж потом большевики придумали Дантеса… дуэль на Чёрной речке… Чтоб лишний раз царский режим пнуть.
Нет, Дантес, конечно, тоже был. Да только прожорливая Наталья Николаевна его ещё раньше Пушкина слопала. Так что убить «солнце русской поэзии» он никак не мог.
11. Как Порфирий Дормидонтович оказался пять раз дураком
Однажды я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу. Мы выпили водки и сели играть в карты. Когда я в пятый раз оставил Шишигина «в дураках», он нахмурился и сказал:
— И всё–таки, Валерий Михалыч, нет в ваших рассказах русской боли. Вот нет–таки нет. Не страдает ваше сердце ни прошлыми бедами Отечества, ни нынешними. О России надо писать. О том, что…
— Уже написал! — перебил я, доставая рукопись. — Хотите почитаю?
Великий писатель нахмурился ещё больше.
— Я смотрю, батенька, вам рассказ–то написать, что поссать сходить, — неодобрительно качал он головой. — А вещь нужно вынашивать. И может, даже не один год. К литературе должно быть благоговейное отношение. Благоговейное. Литература, батенька — храм!.. Храм! Она кровью пишется, а не жопой… — Порфирий Дормидонтович помолчал, а после прибавил уже несколько поспокойнее: — Ну ладно. Больше ничего умного в голову не приходит. Но эти мысли вы, надеюсь, успели записать?
— А как же, — потряс я тетрадочкой. — Вот, пожалуйста: храм, кровь, жопа…
— Ну хорошо, — смягчился великий писатель, — читайте свой рассказ.
И я прочёл:
12. Как следователь Тряпкин вместо Москвы попал в жопу
Жил–был следователь Тряпкин. Однажды вызывает его самый главный генерал. Точнее — генеральша, Марья Петровна.
— Тряпкин, — говорит и грудь свою генеральскую под кителем поправляет. — Хочу поручить тебе весьма странное дело.
— Слушаю вас, товарищ генерал! — отдал честь следователь Тряпкин.
— Куда–то пропадают пассажирские поезда, следующие по маршруту «Петербург — Москва». Причём пропадают бесследно.
— Как это — бесследно? — не понял Тряпкин.
— А вот и разберись, — отвечает генеральша Мария Петровна. — На то ты и следователь.
Пошёл Тряпкин на вокзал. Разбираться.
Взял билет. Сел в поезд «Петербург — Москва». Поехал.
Едет–едет, едет–едет… Ночь прошла. Утро наступило. Поезд никуда не пропал.
А тут и — Москва.
Вышел следователь Тряпкин на перрон и чувствует своим следовательским чутьём: что–то здесь не то. Хотя вроде бы — всё то… Поезда стоят. Электронные часы время показывают. Прибывшие с вещичками к вокзалу тянутся.
И вдруг Тряпкин понял, что — не то. Встречающих нет! И провожающих тоже нет! Не говоря уже об отъезжающих… Вообще никого нет!
Только прибывшие идут по перрону: топ–топ, топ–топ…
Ну и следователь Тряпкин пошёл вместе со всеми. Подошёл он к вокзалу и… ахнул.
Потому что это был никакой не вокзал, а обыкновенный кусок фанеры, грубо размалёванный под вокзал. Электронные часы тоже оказались фанерные… В общем, сплошная бутафория!
А за этой бутафорией, насколько глаз хватает, расстилается неземной пейзаж: коричневая земля без единой травинки и коричневое небо без единого облачка.
И так — до самого горизонта. А над горизонтом два чёрных солнца светят.
А кругом — тараканы, тараканы, тараканы… Кишат прямо. Да не маленькие, а каждый с корову величиной.
— Р–раз–берись по пятёркам! — командуют. — Чего топчетесь, как бар–раны!
Бывшие пассажиры подчиняются. А что делать? Небось не на Земле… Разобрались по пять человек и пошли строем.
